А потом леспромхоз приказал долго жить, и остался Серёга не у дел. Многие как-то приспособились, кто на вахту, кто в предприниматели, кто к предпринимателям... А Серёга – в запой. Как жена ушла, не заметил – с похмелья болел. И пропал человек.
Серёгин дом напротив нашего – окна в окна. Сосед. Мы так и звали друг друга: «эй, сосед», «эй, соседка».
Сосед из Серёги неплохой. Спокойный. Всегда готовый за малую мзду вкалывать на твоем огороде старательнее, чем на собственном. Главное – не давать денег до конца работы. Как бы он не просил. Иначе он пропадет, и деньги пропадут.
Рядом с Серёгиным домом – изба бабы Маши. Всю жизнь проработала в леспромхозе учетчицей. Мужа похоронила, дети разъехались. Обычная история. Осталась на старости лет одна. Не спешите судить детей – они звали, ой как звали. Но у бабы Маши куры, как она их оставит? Куры – это бабы Машино всё. В одиночестве человек ищет, кому отдать заботу, особенно, если заботиться привык. Баба Маша все отдала курам. Каждую свою курицу, а их у неё два десятка, знала в лицо и по имени. Говорить о них могла часами.
– Вон, вишь, Мохнушка пошла, да вон лапы-то у ей мохнатые. В прошлом году потеряла я её, уж под осень... Думала собаки подрали, или вон Серега съел, а она выходит с цыплятами. А октябрь на носу, и куда я их? Думаю, переловлю и в доме зиму передержу. А она ловить не дает, кидается, как собака, все руки поисклевала, – баба Маня вытягивала руки, будто предлагая разглядеть места куриного злодеяния. Но руки были без синяков, прежние – привычные, огрубелые, крестьянские.
– И что выловили?
– А то? Не пропадать же им. Так всех в коробку усадила, пока на крыльцо поставила, думаю, надо ж место им определить. А она, мать – есть мать, к коробке уселась рядом и квохчет, вроде как успокаивает. Ну что, так ведь и её забрала, до тепла, считай, держала. Вся изба провоняла. А потом сама она от них отбилась. Куры, они умные, понимают: от взрослых детей отбиваться надо. Чего им жизнь портить. Сами пусть живут.
Баба Маня вздыхала, верно, уже не о курицах, а о том, что вот и она отбилась от взрослых детушек...
– Хоронить меня приедут, – продолжала вроде и не в тему, – вы им, если что, сообчите.
Адреса и телефоны детей она раздала всем соседям, и все мы обещали «сообчить».
Смерти она не боялась. Она боялась града, помня, как выпал град с яйцо размером и побил кур и цыпляток, а еще коршунов, кошек, ворон и соседа Серёгу. Он периодически воровал кур и пускал на закусь. Хотя нет, Серёгу она люто ненавидела.
– Он ить хуже Гитлера. Вот молодку упер. Ну чего молодку? Только нестись начала, если б старую, нет – молодку.
– Может не он?
– А куда делась? Ты что ли сперла, так у тебя свои. Он – сволочь. Житья нет от него. И носит же земля такого.
Периодически баба Маня ходила к участковому, просила соседа приструнить. Участковый из уважения к бабе Мане беседы вел, а потом махнул рукой. Потому как проводить расследование из-за пропавшей «молодки» смысла не видел. А Серёга себя пяткой в грудь колотил, что кур не трогал. И как тут понять, кто из них врет?..
Баба Маня не сдавалась: моталась в район, писала заявления уже в милицию. Впрочем и там её выучили наизусть, потому вежливо выпроваживали. И баба Маня горестно уверовала, что властям она не нужна. И что есть силы ругала Серёгу через забор. Тот отругивался беззлобно. Потому как хоть и был алкашом, злобы в нём не было.
Большая вода пришла в мае. В сыром, не в меру раннем и дождливом мае. Лило весь месяц. Есть у наших наводнений одна черта: если просто раздурится река – полбеды, а если к ней добавится коренная, то есть от снегов, растаявших в горах – совсем беда. Обычно нашу деревню бог миловал. Подурит вертлявая Переплюйка, подтопит пару огородов в апреле, в конце июня сойдет и коренная, и всё – малой кровью обошлись. Но тут речушка и горы объединили усилия, и рванула коренная в мае месяце.
Вода прибывала страшно, еще с ночи ничего не предвещало беды, а к утру уже полсела оказалось в воде. К счастью, что домов особо не затопило, а вот стайки, огороды, погреба и подполья пострадали. Проснулись в пять утра от криков и шума на улице. И вперёд – помогать затопленцам выводить перепуганную скотину из стаек. Животину, чьи хозяева уже и двора лишились под натиском стихии, выводили просто за ворота. Улица вскоре напоминала один большой скотный двор, вперемешку коровы, овцы, лошади, свиньи. Хозяйки, брякая подойниками, тут же доили испуганных коров, ошалело подвывали псы, жались под ноги коты, кто-то отгонял овец за село – лай, вой, мычание, ошалелое блеяние, крики, маты и слезы…
В этой суматохе, про бабу Маню никто и не вспомнил. У неё, кроме кур – хозяйства никакого. А в выборе, кого спасть коров или куриц, у коров приоритет.
Уже окончательно вступило в свои права мутное, белесое, воглое утро, чтобы уступить место такому же мутному и холодному дождливому дню, когда кто-то из пацанов сообщил, что баба Маня в воду полезла.
– Куда, дура старая! – взревел Иван-лесничий, привычно руководивший спасательной операцией, и выдернул бабулю из бурной и мутной воды, как репку.
Баба Маня вырывалась со слезами, и вырвалась так, что держали её уже в две мужских силы.
– Ой, курочки мои, курочки! – голосила она и вскидывала глаза на «конвоиров». – Ребятушки, спасите, то хоть не всех, кого можно, ребятушки... Живые ж души гибнут!
– Своих отдам! – ревел Иван.
– Да куды там своих, твои несутся раз в месяц и яйца по крапиве сеют, – всхлипывала баба Маня.
Но все понимали, что в холодную воду лезть, смысла нет. Курятник торчал более чем наполовину в воде.
– Они там все равно вверх на насест забились, – заметил кто-то из мужиков. – Можно вытащить…
В его руку тут же вцепилась женина цепкая лапка, готовая не пустить в воду свое родное...
– Да возьмешь с пенсии несушек или цыплят, вырастишь, – утешали бесполезно бабы.
Баба Маня обвисла на руках мужиков и всхлипывала в неприкрытом и откровенном горе.
– Ванька, болотки дай! Попробую! Жаль же бабку, – вдруг раздалось Серегино негромкое, но такое, что все услышали.
– Иди ты! – отмахнулся Иван с каким-то удивлением в голосе. – Утопишь сапоги, а они денег стоят.
– Да и хрен с тобой! – нецензурно ответил Серёга и принялся скидывать с себя одежду.
– Застудишься! – съехидничал кто-то.
– Ничо, не застужусь. Лучше мешок дайте.
Мешок дали. И Серёга полез в желтушно-коричневый поток в трусах и калошах на босу ногу.
– Серёженька, родненький, – опять запричитала баба Маня. – Хоть кого-то спаси. Хоть не всех. Я ж за тебя молиться всю жизнь буду-у-у-у!
– Ты ему лучше курицу ежемесячно пообещай, – хмыкнул Иван.
Никто не рассмеялся, все следили за беспощадно-белой, голой Серёгиной спиной, невольно ежась и вздрагивая. А он брел. По грудь в воде уже брел...
Дошёл... Тяжело открыл дверь... И через пять минут уже появился, неся на голове шевелящийся мешок. Теперь идти ему было сложнее. Живой и беспокойный груз норовил съехать в воду, и Серьга беспрестанно подхватывал мешок и поправлял. Дождь не унимался. Зрители поклацывали зубами от его ледяной немилосердности, но не расходились.
– Куда их? – спросил он, дыша часто и неровно.
Баба Маня кинулась к мешку.
– В сенки, в сенки, выпущу сейчас, ой, хоть четыре курочки, хоть четыре.
– М-м-м-м-мешок вынеси! – клацнул Серёга.
Вынесла мешок и бутылку водки с хлебом и вкусно-белым куском сала.
– Налейте ему, мужики! – скомандовала враз ожившая бабуля. – А то в дом пошли.
– Какой, в дом? Так пойдет. Вода-то прибывает, мужики. Пока ловил, вот на столько, – показал пальцами Серега сантиметров пять, – прибавилось.
Опрокинул в себя полстакана водки, крякнул, схватил мешок и опять полез в воду.
Он тогда вытащил шестнадцать кур за четыре ходки.
Промерзший, отогревался в бабкиной избе, выпивал, неторопливо закусывал яишенкой... и живописал свой подвиг. Мужики поддерживали компанию. Бабка Маня суетилась то возле стола, то возле мокрых кур, и все твердила:
– Сереженька-то, Серёженька – вот человек... Вот же человек.
И гладила Серёгину спину, прикрытую заботливо бабкиной пуховой шалью…
Н. Михайлова
Оставить сообщение: