Так вот, разведав и распробовав такую вкуснятину, я вначале сам лакомился, а потом стал угощать своих сверстников. Бывало, проберусь к немцам в комнату, когда, естественно, дома ни мамы, ни их не было, наберу полные карманы тёмно-коричневой вкуснятины и бегу в ограду. Там скликаю своих дружков и, собравшись за сараем, мы дружно и с удовольствием уничтожали фашистский «стратегический» продукт питания. Такая наша сладкая жизнь продолжалась довольно долго.
Мама ни сном, ни духом о моих шоколадных визитах к вынужденным постояльцам не ведала. И немцы долго не поднимали шума из-за быстрого расхода содержимого чемодана. Это, видимо, потому, что жило их то двое, то трое, к ним постоянно заходили другие солдаты, вот не сразу они сообразили, что против них совершались эти диверсии бесштанным сорванцом. Правда, они вскоре стали почему-то замыкать свою комнату, но это меня не останавливало, так как люки спуска в подполье у нас в доме были в кухне и их комнате.
Но однажды мама нас застукала за сараем в самый интересный момент разжёвывания вкуснятины. Сам факт того, что мы что-то ели, ничего опасного не представлял, но наши измазанные шоколадом физиономии, к тому же, перепуганные её появлением, вызвали догадки и ещё больший испуг с её стороны. В итоге меня отправили, в прямом смысле от греха подальше, к тётке за реку. А что было с моими подельщиками, я не знаю.
А «шоколадным диверсантом» меня отец прозвал. В последний раз я видел его поле нашего освобождения от немцев. Он заходил домой с другом и, что мне особенно запомнилось, с огромной белой собакой. Побыли они совсем недолго. На прощанье, взъерошив мне волосы, отец поднял меня на руки и сказал:
– Ну вот, «шоколадный диверсант», пока я буду воевать, остаёшься за главного мужчину в семье, так что береги маму и себя, ждите меня.
И ушёл навсегда. Письма прекратились с приходом похоронки. А меня, пока мы не перебрались в другое место в поисках лучшей жизни, так и звали «шоколадным диверсантом».
«…И фашист запустил в меня бутылкой»
Житель райцентра, наш бывший коллега, работавший в «районке» фотожурналистом, Анатолий Эдвардович Рудницкий, рассказал следующую историю из своего военного детства:
– Смотрю по телевидению о происходящем в родной Украине и не нахожу себе места от возмущения и душевной боли. Что там делает этот «Потрошенко» с народом! Ведь уму непостижимо! Украина едва ли не более других пострадала от фашистской оккупации, но вот спустя более 70-ти лет вновь на многострадальной украинской земле бесчинствуют фашисты. И не пришлые, а свои!
Я сам едва не погиб от руки пьяного фашиста чуть ли не в младенческом возрасте. У нас на квартире стояли немецкие офицеры. И вот в новогоднюю ночь мама прокараулила меня, и я протопал в комнату, где гуляли немцы. Увидев малыша на пороге, один из пьянствующих что-то громко прокричал, встал за столом и, схватив пустую бутылку из-под шампанского, запустил её в меня. Но промахнулся, и та разбилась с грохотом вдребезги о дверной косяк, осыпав меня осколками.
Как мама рассказывала, именно от этого грохота и моего плача она проснулась и выхватила меня почти из рук озверевшего от промаха фашиста. Мама плакала и вытирала кровь от порезов на мне, а те изверги над чем-то хохотали в соседней комнате.
Был бы моложе, поехал бы на ридну мати Вкрайну бить фашистских последышей, потрошить их, ведь они тоже по детям и старикам бьют, кидая кое-что посерьёзнее пустой бутылки из-под шампанского.
В Сибирь я приехал на комсомольские стройки, да так и прижился здесь. Красота здешняя приворожила, вон, одни заснеженные вершины Саян чего стоят. А на Украине живут мои две сестры, которым я без проблем посылал к праздникам дары сибирской тайги.
А вот нынче столкнулся с непонятным. На почте мне запретили отправить сёстрам всего-то шесть кедровых шишек к Новому году, мол, нельзя… разбазаривать семенной фонд хакасской тайги. Ведь Украина давно уже стала заграницей.
К печати подготовил Пётр Визул
Оставить сообщение: