«Стремительно развивающаяся двусторонняя отслойка сетчатки», – так сказал окулист в районной больнице. И велел срочно мчаться в больницу республиканскую.
– Талонов на бесплатный прием на завтра уже нет, но пройдите платно, срочно!
Ольга собиралась в больницу и молчала. Не сказала ни мужу, ни сыну. Сносила мебель, спотыкалась, отшучивалась в ответ и молчала. Не хотела пугать себя и их. Главным образом, себя. Глупое бабье – не сказанная беда – почти не беда. Может быть, всё еще как-то образуется?
По-настоящему страшно стало, когда пройдя через кучу всяческих аппаратов, услышала: «Мы не возьмемся. Время упущено».
Оно и правда было упущено. Чертовы мухи летали перед глазами месяца три, а паук сидел пару недель, прежде чем начал пухнуть. Но это же странная, дикая привычка – до последнего работать. Господи, она семью-то забывала ради любимой, трижды любимой работы. А уж о себе и не вспоминала вовсе. Знаете, как это бывает? Срочно дают задание – надо к юбилею района выпустить книгу. Никто, кроме тебя. И всё – засосало с головой. Книга о районе, она над ней и сидела по 16 часов в сутки у компа. Ведь никто же, кроме неё? А муж, сын… Господи, да что они там без меня не справятся?
И потом – она кормит семью. Всё! Кормит, приносит наличку. Она главная. Ей решать, что для неё важнее. В конце концов, она женщина, творческая личность, а не посудомойка. Семья же, кроме пирогов с картошкой, ничего оценить не в состоянии. Вот муж, он хотя бы одну её статью прочел? Они настолько привыкли, что мать – это дойная корова и уборщица. Вот на работе, да, ценят. За профессионализм, хороший язык, креативность и умение безропотно и с огоньком пахать по 16 часов в сутки. Семья порой раздражала. «Мам, постряпай», «Мам, давай поедем на озеро», «Оля, а не родить ли нам ещё?», «Почему так поздно пришла?» Им вечно что-то требовалось. И хоть бы раз кто-то из них спросил о творческих планах. Есть люди, созданные для дома и грядок. А есть для творческого полета. Оля летала.
– Послушайте, глаза – это моя работа, – еще спокойно сказала врачу. – Может, что-то можно сделать?
– А что ж вы не берегли их? Боюсь поздно. Это инвалидность и пенсия...
«Инвалидность» – слово остро пахло лекарствами и немощью. Это она, Ольга? Творческая, уверенная, сильная, уважаемая – инвалид? Нет, это никак не осознавалось. Никак.
Вот только когда вернулась, когда на ощупь почти шла по залитым солнцем улицам, когда вошла в деревенский дом, когда запнулась о брошенный веник и растянулась во весь рост, вот тогда, лежа на полу, поняла – а жизнь-то кончилась. Вместе со светом. Никто она теперь. И звать её никак.
Кто будет кормить семью? Муж? С его тремя копейками? Пенсия по инвалидности? Эти жуткие коридоры, кабинеты, где надо будет просить и унижаться, прежде чем тебе назначат и заплатят... Жить так Ольга точно не будет.
* * *
Соорудить петлю почти вслепую в полутемной стайке можно. Сложнее закрепить на гвозде, балансируя на стульчике для дойки. С четвертой попытки затянула как надо. Страха не было. Голову в петлю и всё. И нет проблемы. Унижения нет.
– Охренела!?
Никогда он её не бил. Впервые. С маху, по щеке. А потом из стайки не вывел – на руках вынес. Бегом. Будто боялся, еще секунда и петля вновь прыгнет на шею. Затряс безжалостно и заорал:
– Ты? Что? Удумала? Дура!!!
И только тогда пошли слезы. Истерила: «Я ослепну! Кто вас кормить будет? Кто? Ты же забыл, когда больше меня получал?» Кричала страшное, злое, как под дых била. Муж сидел рядом и слушал эту истерику. И только когда она в сотый раз прокричала: «Я же работать не смогу!». Он ответил спокойно, будто бы и не было ни петли, ни истерики: «Ну жить-то ты сможешь?» «Да не хочу я так жить!» Он ушел на кухню, притащил воды. И пока она, стуча зубами о край ковша, пила, сказал: «Это ты для себя не хочешь, а ты для нас живи. Справимся». И брякнул несуразное: «Поспи давай. Переночуй. Завтра легче станет».
А утром потащил опять в больницу. Ольга не сопротивлялась, не было сил. «У нас отказались, в Москве возьмутся! Пусть направление дадут» И тараном, прошибая двери, тащил её из кабинета в кабинет.
Ольга впервые за последние годы вдруг отпустила ситуацию. И повисла на муже. Впервые вдруг почувствовала, как же это просто и легко быть слабой женщиной.
Направление ей не дали, нет, но позвонили в соседнюю область, с кем-то говорили, что-то отправляли. Потом медсестра вручила номер телефона, по которому надо было позвонить, прежде чем прийти в институт хирургии глаза. Обязательно позвонить...
* * *
– Ну если Виталий Владимирович возьмется, то можно попытаться. У вас случай...
Ольга не запомнила мудреную формулировку, но поняла, что она теперь – случай для диссертации, если неизвестный, наверное, очень старый и мудрый профессор возьмется.
Профессору было на вид лет тридцать. Она сумела это разглядеть. Он внимательно изучал документы, анализы, карту...
– Утром ели?
– Да, блины и газировку, на вокзале...
– Потому сахар и прыгнул. Если б не ваши блинчики, я бы вас отправил на операцию сегодня. А так готовьтесь только на завтра...
* * *
Ольга отходила от наркоза, когда настойчиво заголосил телефон. Ей полагалось лежать сутки на спине, с повязкой, даже в туалет, простите, вставать запретили. Но звонили с работы. Она слышала это.
– Вы где пропали? – интересовалось недовольно начальство.
– Я в больнице. Отслойка у меня, – пролепетала она еще вялым языком.
– А вы не симулируете?
– Симулирую, – ответила.
Ольга сбросила звонок. Не объяснять же им, что можно симулировать простуду, вывих, что-то еще, но как, черт возьми, симулировать отслойку сетчатки? «Загнанных лошадей пристреливают», – вспомнилось ей, и нацепила наушники. Это сын скачивал ей лихорадочно аудиокниги перед поездкой. Она до того и знать не знала, что книги можно не читать, а слушать.
– Мама, книг накачал. Будешь слушать. Ты ж без книг не можешь.
И объяснял ей, как можно вслепую включить его плейер, с которым сам обычно не расставался. Осторожно клал её пальцы на кнопки и говорил: «Ма, запоминай. Вот эта «плей» – пуск. Вот перемотка, мама. Теперь сама». Господи, сын... Она уже потом поняла, что с удивительной прозорливостью он накачал именно её любимые книги. Сын, который, казалось, интересовался лишь тем, что она готовит...
– Ты что плачешь? – спросила соседка по палате, прорвавшись через «Мастера и Маргариту».
Ольга ответила:
– Я по сыну соскучилась.
И стала рассказывать про сына, как рос, про мужа, про дом, про какие-то очень понятные вещи, которые в последнее время казались такими неважными...
–Ты как три года его не видела, – смеялась соседка.
* * *
– Не ждите, что зрение восстановится полностью, – заметил врач перед выпиской. – Но вы будете видеть процентов на пятьдесят от прежнего зрения. И еще постарайтесь хотя бы пару месяцев как можно больше лежать на спине, даже спать на спине. Никаких физических нагрузок.
Она пролежала на спине три месяца. Муж соорудил странные валики на диване, они ни в какую не давали ей повернутся набок. И по нескольку раз за ночь проверял, не перевернулась ли она. Её не пускали даже к плите на кухне. У неё вырывали совок и веник. За ней бежали следом, едва она пыталась выйти в огород. Выключали телевизор. Оберегали от солнца. И с упорством сиделки муж, грубоватый, родной, привыкший более к рулю, чем к пипеткам, строго по часам закапывал капли. Неловко проливая поначалу. Ольга наслаждалась теплом его рук, прохладой капли лекарства, текущей по щеке, неторопливостью часов и бесконечностью больничного листа. Так, как давно, еще в юности наслаждалась покоем, едва муж обнимал её.
Мужики её по-прежнему ни слова не говорили о любви. О чем-то бытовом. Обыденном: «Ма, вот чай – не опрокинь. Хочешь, я лепешек испеку?», «Ольга, жарит с утра, сиди дома. Вечером попрохладнее будет, свожу на речку, хоть ноги помочишь». Никаких «люблю, береги себя, ты нам нужна».
«Аксиома – истина, не требующая доказательств», – вспоминалось ей давнее из курса то ли алгебры, то ли геометрии...
* * *
На работу она вышла через четыре месяца.
Но что-то одномоментно изменилось в ней самой. Нет, она не обижалась на коллег и не разлюбила эту вечную сумятицу и творчество. Она теперь видела всё иначе – на пятьдесят процентов. Будто кто-то взял да и включил в полной тьме прожектор. И в луче очень четко высветились дом с черемухой над воротами. И родные фигуры её мужиков. Туда всегда хотелось бежать. С любой работы. Потому что там её ждут, живую. И только это имело значение...
Н. Михайлова
Оставить сообщение: