Мои воспоминания о нем
Не надо думать, что вспоминаю я о нем лишь по памятным датам: в день рождения (15 июня) или кончины (1 июня); в День Победы или в день начала Великой Отечественной (он пошел биться с нацистами в самые первые дни войны); в День пограничника (он служил на Дальнем Востоке, и ему довелось драться с японцами на озере Хасан в 1938 году); или в родительский день…
Совсем нет. Память о нём всегда со мной, только в эти дни с особой остротой чувствуешь родственную связь с ним, и то, как не хватает его сейчас рядом с собой. И гордость, и печаль с большей силой обволакивают меня всего, и я не в силах удержать слез. Слез горечи, благодарности и очищения…
Родился он в аале Тлачик, теперь уже считающемся не существущим, хотя там и проживает до сих пор мой сродный дядя Александр Петрович Шулбаев.
Семья у моих деда Андрея Даниловича (Албынаха) и бабушки Елены Тимофеевны (Кугыян) была большая: десять детей (пять сыновей и столько же дочерей) продолжили их род; были б ещё двое, но они умерли от различных болезней, а тринадцатый ребёнок умер, едва появившись на свет, при родах скончалась и сама роженица. И остался мой дед вдовцом, не достигнув ещё и 50 лет, а в 52 года был репрессирован сталинским режимом.
Но до самого своего ареста мой дед приучал своих детей к труду, а взрослых (в основном – сыновей) заставлял учиться. В последнем случае дело доходило даже до курьёзов.
Из воспоминаний отца
- В Тлачике я закончил всего 4 класса, затем работал в колхозе. Кем только не был: и скотником, и пахарем, и косарем… Даже кладовщиком поработать довелось. Но меня всё время тянуло к учёбе. По воле отца я поступил учиться в Абаканский зооветтехникум (сейчас сельскохозяйственный колледж). «Сын крестьянина должен уметь вести хозяйство»,- напутствовал он меня. Как поступил туда – ума не приложу: ведь у меня за плечами было всего 4 класса, а у других – 7 классов. Пришлось заниматься и днём, и ночью: днём – на занятиях, ночью – у раскрытой дверцы печки. Наверное, не смог бы закончить техникум, если бы не помощь Андрея, русского парня, а вот фамилию теперь уже забыл. Он всегда объяснял мне доступным языком непонятные выражения, даже слова, помогал по математике, физике, химии… Потом я искал его, но говорили мне, что он не вернулся с войны…
Тут голос отца становился глуше, затем он замолкал вовсе, а глаза устремлялись куда-то вдаль. Наверное, он вспоминал о своём друге, а может, всплывали в его памяти кровавые дороги войны, по которым довелось пройти самому, где терял он своих боевых друзей, ведь война-мачеха не признавала ни красоты, ни доброты – косила всех подряд…
А после окончания техникума, в 1937 году, его призвали в погранвойска: сначала был курсантом, затем – командиром отделения, помощником командира взвода. И тут тоже судьба не раз испытывала его: регулярные наряды по охране государственной границы, задержание японского диверсанта, бои на озере Хасан…
Перед Великой Отечественной войной – один примечательный факт, который через несколько лет сыграет свою роль в жизни отца: уволившись в запас, он не пошёл работать по специальности, а поступил учиться на годичные курсы по подготовке… учителей неполной средней школы, организованные Хакасским облОНО при Абаканском учительском институте. А вот с 5 октября 1940 года его назначили преподавателем истории в Чиланскую неполную среднюю школу. И там ему «навесили» вести ещё и военное дело. Это и понятно: строевой командир, воевал. Однако только один учебный год проработал он там: началась самая страшная война, и его, в первые же дни, отправили на фронт… Война стала самой суровой школой для миллионов людей, а отец в ней был и учеником, и учителем: учился сам воевать по-новому и учил своих подчинённых.
Вернувшись в 1943 году на свою малую родину дважды раненным, контуженным после госпиталя, ему нужно было после выздоровления или вновь отправляться на фронт, или комиссоваться вчистую. Это должна была решить военно-медицинская комиссия. Но не получилось ни первого, ни второго.
В военкомате от радости всплеснули руками, завидев документы отца:
– Так вы, оказывается, до войны учителем работали! А у нас тут военруков не хватает! Бабы ведут военное дело! Всё, дело решённое: мы Вас бронируем, пойдёте военруком в Верхние Сиры.
Так он вновь стал учителем. Вот так тогда, в те тяжелейшие годы, руководство страны пеклось об учителях и подрастающем поколении: заботилось о жизни и здоровье первых, об образовании вторых.
Впрочем, я отвлёкся: речь-то об отце. Так вот, с этого времени 36 лет он проработал в школе, прививая детям любовь к истории родного края, страны, всего мира.
Учил он и меня. Никогда не забуду первый урок, который вёл он у нас в 5 классе.Тогда, в 60-х годах, школы до 4-х классов считались начальными, и ребятишек с 1-го по 4-ый классы называли «начальниками», а тех, кто учился дальше – «старшими рабочими». Ничего умнее, конечно, не могли придумать, но, полагаю, так называли по аналогии с рабочими совхоза, так как среди них был и старший рабочий, по-нынешнему – бригадир. Наслушавшись от «старших рабочих» о строгости отца, мы, не шелохнувшись, сидели за партами. Муха пролетит – слышно. А тот ещё и приговаривает: «Это только цветочки, ягодки потом будут…»
А в 6-ом классе, когда мы изучали историю средних веков, отец мне дал другой учебник, по которому он учился в пединституте. Конечно, этот учебник был гораздо объёмнее, нежели тот, по которому учились все ученики. Естественно, там и фактов было больше, и сами они были содержательнее. Конечно, просиживал я за подготовкой по истории больше времени, чем другие, но мне было интересно! Рыцарские турниры, иезуиты, Джордано Бруно, Галилео Галилей, Чингисхан, Александр Невский…
Все эти факты истории, выдающиеся личности будоражили мысль, волновали меня, и мне нисколько не было жаль потраченных на дополнительное чтение полчаса. Совсем наоборот: мне оно доставляло удовольствие. И будь в 70-е годы в Абакане исторический факультет, я бы из двух факультетов (филологический и исторический) выбрал бы, скорее всего, последний.
Хотя языки (и русский, и хакасский) и литературу я полюбил, наверное, с тех пор, когда ещё плохо помнил себя. Мама, Мария Григорьевна, филолог по образованию, читала и рассказывала мне сказки, а затем и научила меня узнавать буквы и читать. Говорят, что в 5 лет читал, будто буквы от зубов отскакивали.
Историю отец любил сам, поэтому рассказывал её, как сказку. Потому-то ученики и любили этот предмет. И только самый заядлый разгильдяй умудрялся получать тройку у него, а вот учившиеся на 3-4 балла имели у него твёрдую четвёрку, ну а «хорошисты» – только отличную оценку.
Но, скорее всего, он, больше чем предмет, любил детей, и не только своих, всех ребят, что прошли через его руки. Потому и добром отзываются о нём его бывшие ученики, уже давно ставшие взрослыми, а многие успевшие постареть. Ни от кого из его учеников я не слышал дурного слова о нём. Да что там дурного, даже лёгкой иронии не слышал я от них об отце. Сам же он позволял себе подшучивать над ними, но его шутки никогда не превращались в насмешку или иронию.
Маму свою я помню лишь эпизодично: слишком рано ушла она из жизни – в 36 лет, мне тогда было всего 6 лет, сестре Сталине – 9, брату Саше – 14. Память высвечивает характерную черту мамы – её кристальную честность, стремление воспитать нас такими, как она сама.
Было это или в год кончины мамы, или за год до этого, значит, мне тогда лет 5 или 6 настучало, но хорошо помню, что была глубокая осень, и большая лужа, постоянно стоявшая посредине села, уже застыла. А летом, даже в жару, она не высыхала полностью. В ненастье же лужа так разливалась, что пройти даже по шоссе, проложенном через неё, можно было только в сапогах, а мы, детвора, катались по ней на плотиках, сколоченных из досок. Зимой же она промерзала до дна и превращалась в хоккейную площадку.
Так вот, в один из морозных дней отправила меня мама к сельскому фельдшеру, Ольге Марковне Тюмерековой, домой за лекарствами. И чёрт меня дёрнул идти тогда через эту лужу, можно было пройти другим путём. Но – что случилось, то случилось. Там мои друзья вовсю гоняли «шайбу», точнее, застывший конский «кругляш». Ну как же тут не вступить в игру! И … заигрался. Закончили игру мы затемно, и я, кажется, даже забыл, зачем я вышел из дома. Прихожу домой, а там меня мама встречает вопросом:
– Ну что, ходил к Ольге Марковне?
– Ходил, но их дома не было.
На все другие вопросы я отвечал односложно, не поднимая глаз: ведь врал же я, самым бессовестным образом врал. Видимо, своим детским умишком я понимал, что лгать – нехорошо, нельзя, поэтому и боялся, и стеснялся смотреть в глаза маме. Она же просто-напросто испытывала меня, как я понял много позже: не дождавшись меня, она послала сестру за лекарствами, та пошла другой дорогой и, естественно, не видела меня.
– Ну, вот что, – подвела итог мама, – мне надоело слушать твоё враньё. Сталя давно уже сходила. А за обман ты с завтрашнего дня не будешь ходить играть на улицу. Будешь сидеть дома, пока не поймёшь, какой проступок ты совершил.
И ведь не пускала даже во двор, как бы я ни канючил отпустить «подышать свежим воздухом». Даже отец, человек жёсткий по нраву, просил её за меня, но мама не простила меня. На всю жизнь запомнил я её слова, сказанные отцу:
– Ты что, хочешь, чтобы твой сын лгуном вырос? Правильно ведь говорят в нашем народе: чем лгуном быть, лучше вором быть, а чем вором быть – совсем не жить. Вот так-то, Пётр.
На помощь пришли брат с сестрой: они из солидарности со мной тоже не стали играть на улице – Саша играл сам с собой в шахматы или пиликал на гармошке, а Сталя читала книжку или играла с самодельными куклами. Мама, конечно, разгадала их хитрость и, не выдержав, отпустила всех на улицу:
– Идите уж, хитрецы. А ты, Олежка, скажи спасибо брату с сестрой. Не будь их – сидеть бы тебе всю зиму дома. Но на будущее знай: ещё раз соврёшь – ремня получишь. Ясно?
Ровно 15 лет судьба отвела прожить вместе папе с мамой. В декабре 1945 года они поженились, а в 1960-ом, тоже в декабре, отец остался вдовцом. В 47 лет. Какая-то роковая цифра эта для нас: во столько же лет без жены остался мой дед.
Ответственность за нас и сильная воля не дали отцу утонуть в омуте тоски. Вначале он определился со мной. Сразу же после Нового года меня он сумел отдать в первый класс. Старшие уже ходили в школу: Сталя – в Анжульскую, она постоянно была при его глазах, да и учителя при каждом случае успеха или недоработки всегда извещали его; Саша же ходил в Верх-Таштыпскую школу.
Хозяином отец был замечательным. Если кому что-либо нужно было из одежды или обуви, отец всегда примечал это и делал нужные покупки. Продукты он закупал на месяц, а муку – мешками, и ссыпал в большой фанерный ящик. Мясо и молоко у нас своё было: отец до самой старости держал корову и, естественно, при ней всегда был прирост. В средних классах сестра начала уже доить корову, правда, только по вечерам; утром отец не хотел будить её рано, давал поспать (так сладок сон в детстве!), поэтому вначале доил сам, а затем договорился с бабушкой, жившей по-соседству.
Ну, а в старших классах Сталина могла и сено покосить, и постирать. Правда, крупные вещи постирать силёнок не хватало, поэтому, по-прежнему, стирали их то тётя Софья, то тётя Арина (она с мужем жила в деревне Тлачик, в семи километрах от Анжуля, так вот отец, а впоследствии и брат, на лыжах таскали туда бельё, а муж тёти, Павел Васильевич Тоданов, привозил его обратно).
Так было до тех пор, пока в Верх-Таштыпе не заработала местная электростанция, и сразу же в четырёх сёлах, Верх-Таштыпе, Анжуле, Кызылсуке, Большом Боре, появился свет. То-то было радости! Помнится, люди сами копали ямины глубиной полтора метра под лиственные столбы. А затем отец купил стиральную машинку «Сибирь», ну, а прокрутить вещи в ней мог даже я, ученик старших классов.
А затем были институт, работа в школе, редакции, армия, снова работа… Но всегда я чувствовал крепкое плечо отца, ставший для меня самым близким другом, самым главным учителем жизни.
Олег Шулбаев,
член Союза писателей России
Оставить сообщение: