А когда он наконец появился, отмечали это событие едва ли не всем селом. Отец умел устраивать праздники до неба. Сидели в беседке, нас, малышню, поили лимонадом, кормили мороженым, и пели под гитару «Если друг оказался вдруг...». Мы лазили по салону, а нас, то ругали за песок на сандалиях, то давали добро покрутить руль и погудеть.
На этом «Москвиче» мы с отцом объехали в свое время весь Союз, из родного Забайкалья катались в Ригу, Владивосток, Киев... Там жили какие-то армейские друзья, однокурсники по факультету журналистики, родственники. Мама не любила дальние поездки и отпускала меня, взяв с папки железное слово, что ночевать мы будем в гостиницах. Но ночевали мы или в салоне, или, к моему восторгу, под открытым небом у костра, или... в домах людей, которых и не знали. Отец останавливался в приглянувшейся деревне, шел в приглянувшийся дом и просил: «Пустите ребенка переночевать! Машина вот сломалась, я-то в салоне лягу».
Я однажды спросила папку: «А что, если не пустят?» Отец, не дрогнув бровью, ответил: «Это же деревня, доча, тут ни за что на улице человека не оставят, а уж с ребенком тем более». Папка знал, что говорил, он сам рос в деревне.
В самом деле, не помню, чтобы хоть раз отказали. Нас сажали за стол, укладывали спать люди, которых я еще пару часов назад и не знала. У отца не было страха, что с нами что-то станет, убьют, ограбят, закопают. И они не боялись, что мы обворуем ночью дом и сбежим. Сейчас трудно в это поверить, но между моим детством и зрелостью – три десятка лет, целое мировоззрение, нравственные устои, изменившиеся ценности и рухнувшая страна.
Время оставило от детских воспоминаний обрывки, но обрывки светлые... Помню, как однажды остались без бензина посреди широкой, кажется, ростовской степи. И папа, взяв канистру и меня, пошел на полевой стан. Мы попали как раз к обеду, за деревянным столом сидели какие-то дядьки, причем они показались мне чумазыми и страшными. Пока папка вел задушевную беседу, я пряталась за его спину, откуда меня и выдернули руки полной тетеньки:
– Что ж ты, мужик, делаешь? Вон дитя какое заморенное. Ты его хоть кормил? – говор у неё был мягкий, необычный, какой-то жужжащий.
Я не успела ахнуть, как меня уже усадили за стол, налили миску борща с куском мяса и пообещали дать яблок, если я все съем.
Ночевали мы в белом доме, видимо, у кого-то из мужиков. Отец рассказывал про Забайкалье, меня кормили черешней, и вкус её казался божественным.
Вот и остались в детской памяти и сказочные улицы Риги, и кладбище кораблей во Владивостоке, и Киев во всем своем великолепии, и купола Святой Софии. Полустертые, они еще оживают, когда вдруг наткнусь на просторах интернета на фото из разом ставших чужих стран. А в детстве думалось: «Вот вырасту и поеду еще раз в Ригу! Что ж в неё не съездить?»
Кстати, о качестве советского автопрома, который принято ругать. Иногда, впрочем, машина ломалась, мне тогда разрешали побегать вволю, а отец лез под капот машины и что-то там ремонтировал. Тогда мне доверяли нажать на какую-нибудь педаль и подержать её. Поломки устранялись сразу же и на месте, никакой тебе аварийки или ближайшего СТО.
Как-то мы попали в наводнение. Это случилось, когда мы поехали к тёте Гале во Владивосток. Разливалась река стремительно, захватывая дорогу. Штурмовать её рисковали только грузовые машины. Легковые ждали. Отец оставил меня в салоне, потом вернулся, подмигнул и сказал:
– Ну что, хочешь прокатиться на «Летучем голландце»?
Нашу машинку прицепили к грузовику, который показался мне просто гигантским. Кажется, до сих пор помню его железный кузов и черный номер с четырьмя цифрами, как кипели за колесами волны, непривычный вид мутной желтой воды за окнами, и как лилась эта вода в салон, облизывая нос «Москвича». И ощущение, что колеса наши в самом деле не касаются дна.
– А фиг ты её теперь заведешь, – сказал водитель. – Но если что, подойдешь – помогу. Спросишь Мишку-гуцула.
«Москвич» завелся.
– Па, а гуцул – это кто? – спросила, уж больно странным показалось слово.
– Человек, – ответил отец и добавил. – Хороший человек, наш.
Да… «Летучий голландец», таинственный корабль… Где-то носится по морям, бередя души... Вот и наш Союз, своего рода «Летучий голландец» – его уже нет, он всё больше обрастает легендами, и всё еще тревожит миллионы душ. О чем мы тоскуем, вспоминая Советский Союз? У каждого свой ответ. Я более всего – по безграничной вере в человека, распахнутости душ и простоте общения. Еще по ощущению, что вся страна – твой дом, а мы в нем – родные люди, вне зависимости от того, на каком языке говорим, где живем и какой разрез глаз имеем. И отчаянно верю, что это братство душ мы сумели бережно сохранить с далеких времен Советского Союза…
Наталья Михайлова
Оставить сообщение: