Настоящее мое знакомство с печным делом произошло через четыре года после встречи с Тюниным. В 1962-м году я перебрался в райцентр и поселился по соседству с Николаем Федоровичем Шаныгиным, который работал печником в Таштыпском коммунальном хозяйстве. Я тогда устроился на мебельную фабрику, где меня поставили шлифовать сарги для стульев. В первый месяц я заработал 30 рублей, во второй 40, а у меня уже было двое детей. Хоть и стоил тогда рубль дороже доллара, но все равно для семьи это были не деньги.
Хоть Николай Фёдорович был старше меня, и по возрасту годился мне в отцы, но мы сдружились, и за праздничным столом 8-го марта он мне предложил:
– Айда, ко мне в помощники. У меня помощники зарабатывают до сотни. Научишься печи класть – профессия на всю жизнь!
Помня анзасский опыт, я сразу же согласился. Да и как было не согласиться, если жить приходилось в основном на картошке, капусте и постном масле. Забегая вперед, скажу, что всю последующую жизнь я вспоминаю эти его слова с удовольствием. Я благодарен Николаю Фёдоровичу за науку. Профессия эта помогала мне выживать на протяжении всей «перестройки», которую я называю «расстройкой», помогала и до нынешнего года. Теперь, конечно, я не тот, и вот приходится уже не печи класть, а писать мемуары.
В один день я уволился с фабрики и оформился в коммунхоз. Николай Федорович работал в тот момент без подсобного рабочего. В терапевтическом отделении районной больницы он клал Утермарковские печи. Для читателей поясню, что Утермарковские печи, это «контрамарки». Так их называют в народе, и даже в среде печников, видимо, для легкости произношения. Кладутся они в круглых жестяных кожухах. Эти печи кладутся специально под уголь. К ним есть специальные дверки, как топочная, так и поддувальная. Дверки чугунные, массивные, на винтах плотно прижимающих дверку к корпусу. На этих печах не ставятся задвижки, но зато так плотно закрываются дверки, что никакого подсоса воздуха нет. Протопилась печь – завинчивай дверки – и всё! Увы, некоторые хозяева топят углем обыкновенные домашние плиты. Трубу не закроешь, а закроешь – угоришь, идет постоянная тяга. Зимой это целая катастрофа. Снизу теплый воздух, сверху холодный – создается конденсат. Он либо намерзает в трубе, или боровке, либо скатывается водой в задвижку. Ржавеют трубы железные, рассыпаются кирпичные. Как-то в Абазе мне пришлось такую печь ремонтировать. Труба кирпичная до того разложилась, что просто рухнула на потолок. И произошло это среди зимы.
А в Идринском районе в селе Майское Утро в такой же ситуации я обнаружил на потолке аж пять сгнивших труб железных. Так что я не советую дома топить печь углем. Ну, эти мои рассуждения, так сказать, к слову. А здесь я рассказываю о своем учителе Николае Фёдоровиче Шаныгине.
Николай Фёдорович был так же умудрён, как и Тюнин. Наверное, был даже мудрее. Если дедушка Тюнин оценивал каждого и каждую ситуацию, то Шаныгин ничего не оценивал, он говорил афоризмами. Скажет, а уж вы догадывайтесь, что он сказал и о чем. И разница между ними была еще в том, что дедушка Тюнин был непьющим, а Николай Фёдорович крепко выпивал, нередко бывал в состоянии, которое называют «в дым».
– Ты слышал, что Петька, ординарец Чапаева, был страшным садистом? – спросил Николай Фёдорович, едва я заявился к нему на рабочее место.
– Нет, не слышал, – в недоумении ответил я.
– А вот послушай, – вкрадчиво произнес мой учитель. – Поймали чапаевцы беляка, допросили. Чапаев и спрашивает у ординарца:
– Петька, как нам его наказать? И чтобы наказание было страшным?
Петька и отвечает:
– Давай, Василий Иванович, напоим его доупаду и опохмелиться не дадим…
На что Василий Иванович, мгновенно отреагировал:
– Ну, Петька! Ты и садист!!!
Я сразу не понял, к чему это Николай Фёдорович сказал. Понимание пришло позже.
Так вот про Утермарковские.
Я впервые видел такие печи. Николай Фёдорович их очень хвалил, потом я их сам клал в инфекционном отделении. Эти печи накаливаются, хоть спички об них зажигай! А если их еще покрасить черной жаростойкой краской, они ещё и красивые.
Мы быстро сработались. Я месил глину, подносил кирпичи, а сам внимательно следил за действиями Николая Федоровича и даже брался помогать ему в кладке.
В Таштыпе глина была не так жирна, как в Анзасе, я научился ее размешивать быстро, а на завтра замачивал её в другом корыте. К утру она размокала, и было не так трудно её размесить.
Николай Фёдорович, как и дедушка Тюнин, учил меня:
–Ты сильно-то не усердствуй! Глина – она ведь тоже не любит, чтобы её очень месили. Растворились комки – и будя. Песок добавлять надо только после того, как размешана глина. Песок лучше речной. Он камешками. А камень больше набирает тепла. Грунтовой песок – это тьфу! В кладку он еще как-то идет, а в затирке осыпается. Кирпич клади, если на ребро, то горбом кверху, а, если на пласт, шершавым ребром наружу: штукатурка держится крепче.
Раствор он клал на стенку, а когда увидел, что я мажу сначала на кирпич, проворчал:
– Экономистом от тебя пахнет! Что ты его гладишь!? – проворчал, увидев, как я тщательно заглаживаю обогреватель изнутри. – Ещё языком оближи… Дым дорогу найдет! Не заужай дымообороты! Видишь, я кладу шириной в три четверти кирпича. Дымооборот не должен быть короче длины кирпича. Перекрытие горизонтального должно быть в два кирпича на пласт или в один на ребро…
Однажды нам привезли глину из другого карьера, так Николай Фёдорович её сразу же забраковал:
– Это не глина! – решительно заявил он. – Это почти песок – воды залил, и она уже растворилась. Силы в ней никакой!
Многое из его науки я сохранил в своей практике до сего дня. Знаю, что у каждого печника свое на уме, но все-таки, возможно, молодые печники, прочтя эти мои рассказы, что-то почерпнут полезное.
За два месяца, что я проработал с Николаем Фёдоровичем, мы клали и русские печи, и голландские, и круглые, и квадратные, и в кожухах, и без кожухов. По истечении двух месяцев, я пошел работать самостоятельно. А предшествовало этому курьёзное событие.
Восьмого мая 1962 года был солнечный, почти летний день. «Тепло, светло и мухи не кусают!» – говорил о такой погоде мой учитель. Зеленели молодой травкой уличные обочины, из-под заборов нагло лезла на простор крапива. Во дворе одноэтажного дома на углу Советской и Луначарского завал из досок, брусовых обрезков и щепок. Во двор и в строящийся дом залетала пыль от проезжавших по улицам машин. Редкие порывы ветра поднимали эту пыль и несли вдоль улицы. Я в этот день припоздал на рабочее место, пришел только к девяти и застал Николая Фёдоровича ползающего по кухне одной из четырех квартир, где мы только что сложили голландку. Квартира была полна дыма. Николай Фёдорович изрыгал из себя ругательства.
Я остановился на пороге, не решаясь войти, и удивленно глядел на это ползание.
– Чего уставился!? – в сердцах закричал учитель. – Мать её!!! Не растапливается!!!
Мы всегда «пускали дымок», как только печь была сложена. Печи топились сразу, хотя не всегда были уже оштукатурены. Топились, но эта почему-то не хотела. Из топочной дверки валил дым, уходил в дверь, в окошко, а из трубы вились жиденькие редкие едва видимые язычки.
Николай Фёдорович был не в себе. От него несло перегаром. Он с самых первомайских праздников не мог остановиться, все опохмелялся и опохмелялся. Мне стало жалко учителя. Он, несмотря на ежедневное похмелье, работал без прогулов. Клал печи быстро. Мог класть в любом состоянии и положении, кроме лежачего. Но в этот раз, видимо, где-то ошибся.
– Николай Фёдорович, ты опять опохмелился?
Учитель посмотрел на меня сердито. Он был крепок телом, среднего роста со всегда смеющимися глазами, этакий мужичок-крепачок. Но сейчас не смеялся:
– Выпил гадость – душе радость… – неопределенно ответил он.
– А ты слышал поговорку: «Стопка, стопка, огуречик – вот и спился человечек». Прекращай, чертики в гости придут.
– Учить меня взялся? – Николай Фёдорович только скривился. – Рожденный пить… – И не договорил, вышел во двор, протирая слезившиеся глаза.
– Жизнь дается один раз и не для питья, – не успокоился я.
– Ага, – согласился учитель, – а удается еще реже…
– Да, – согласился я, – Не у каждого она – сахар…
– Начитанный!!! Да, не мёд! – И добавил свое. – Сахар и соль – белая смерть, лес и водка – зелёные друзья.
«Начитанному» мне и ответить на это было нечем.
– Где-то ты напортачил, – выдвинул я версию. – Поди, перекрыл колодец насквозь?
Николай Фёдорович рассердился не на шутку:
– Я за всю жизнь ни разу не ошибся! Я же больше никакой работой не занимаюсь. Этого не может быть!
– Почему не может?
– Потому что такого быть не может!
«Прямо как у Пруткова» – подумал я и ничего не сказал, боясь еще больше обидеть учителя.
Николай Фёдорович явно томился. Чтобы он смог полноценно работать, ему требовалось «добавить». Мы поглядывали на трубу, заглядывали, подкрадываясь по полу, в топку, но дрова там погасли совсем.
– Тьфу!!! – плюнул Шаныгин и отпустил такие ругательства, что даже печке, наверное, стало стыдно.
– Иди, Николай Фёдорович, в магазин, опохмелись, а я тут попробую найти причину, – предложил я.
– Делай, что хочешь! – махнул учитель рукой и отправился в «мордобойку», то бишь, в пивнушку.
Я открыл все окна, выбросил дрова из топки, проветрил квартиру, и когда вскрыл обогреватель, увидел, что первый колодец перекрыт полностью. Я был невероятно доволен собой. Утереть нос учителю – дорогого стоит!
Николай Фёдорович пришел только через час, когда печка уже весело топилась, потрескивая пихтовыми дровами, а я затирал её. Учитель был настроен уже более благодушно.
– Ёк-ковырок!!! – выругался он своим излюбленным ругательством, когда бывал в благодушном настроении. – Утром придешь в контору на раскомандировку! – приказал он мне.
Я не стал спрашивать зачем.
И он ушел в другую квартиру в этом же доме начинать печь следующую.
Утром меня вызвал к себе в кабинет начальник коммунхоза и направил в инфекционное отделение класть Утермарковские печи. А Николай Фёдорович напутствовал:
– Месить глину и дурак сможет!
Недолго я проработал штатным печником, всего год, но «внештатным» являлся до 2014-го.
Потом, десять лет спустя, когда я уже работал старшим инспектором отдела кадров совхоза, а Николай Фёдорович клал печи в совхозных домах, я заставил его оформиться, согласно статей КЗОТа, и оформил законную пенсию, собрав весь стаж, который он растерял, работая и не оформляясь на предприятиях. А ещё, спустя десять лет, когда Николая Фёдоровича уже не было на этом свете, мне припомнился его совет: не топить бытовые печи углем. От угарного газа погиб мой младший братишка Володя.
Кстати, в доме, в котором я жил, до сих пор топится печь, сложенная Николаем Фёдоровичем в 1973-м.
А. Тихонов,
с. Идринское Красноярского края
Оставить сообщение: