Двенадцать ангелов (Сказка для взрослых девочек)

Димыч открыл дверь и скомандовал:
– Не студи кабину, прыгай.
Вблизи  Дед Мороз оказался тщедушным  до такой степени, что потертая красная шапка висела на ушах.
– Товарищ, товарищ! – взволнованно затараторил он. – У меня машина за поворотом, вот, машина, я в них совсем... понимаете. Совсем, и машина не моя, что-то заскрипело и все, не едет, не едет. А у меня еще шесть адресов в Ольховке!
Димыч хмыкнул:
– Вот так заскрипело?
 И, послюнив палец, провел по стеклу. Дед вздрогнул и передернул плечами.
– Примерно.
– Ремень накрылся, – поставил диагноз водила.
– Вы поможете, товарищ?
– Товарищи в девяностом остались, – хмыкнул Димыч.
И дед сник.
– Ну, у меня есть немного, – он задрал длинный подол шубы, под которым открылись теплые ватные штаны, сунул руку в карман.
– А желание исполнить? – захохотал Димыч.
– Же-ла-ние? – заикаясь, повторил Дед Мороз. – Ну….
– Ладно, дед, где твоя колымага? Запасной ремень есть?
– Я не знаю, я права получил вот, а машина нашего худрука. «Жигули», кажется седьмая или шестая…
– Или пятая? – подмигнул Димыч снисходительно. – Лишь бы клапана не погнуло, а так заменим, ну, если запасной есть.
– У него должно все быть, он давно ездит, – радостно подтвердил Дед Мороз.
И уставился на фотографии на щитке лобового стекла. С  черно-белого снимка улыбалась девушка в школьном платье, улыбалась неловко, смущенно, словно робея перед фотографом. С цветного, ничуть не смущаясь, смеялась девчушка с двумя косичками и вздернутым носиком.
– Семья? – дед протянул руку, но Димыч тут же перехватил её.
– Не трогай.
Дед Мороз настаивать не стал, но, все еще не отрывая глаз от снимков, строго сказал:
– У нас лимит на желания. По случаю непредвиденных обстоятельств, вот что, товарищ, формулируйте желание, внимательно формулируйте. Желание – это опасная вещь. Оно ведь и жизнь изменить может.

***

Детей у Ольги не случилось. Все случилось: муж – актер и в некоторых кругах весьма известный. Свекровь – тоже бывшая актриса и тоже в некоторых кругах… дом, точнее квартира на третьем этаже элитки. Работа – пусть скучная и не очень любимая, но с твердым доходом, даже Москва – желанная и манящая – случилась, а детей не вышло.
Врачи мяли живот, лезли в теплое и сокровенное холодным металлом, задавали жесткие и бестактные вопросы,  гоняли из кабинета в кабинет… И пожимали плечами, все, как один. Выход, конечно, был: суррогатное материнство, усыновление, но Вадим чужих детей не хотел. А суррогатная мать – не по карману. И восемь долгих лет изводил себя и жену врачами, таблетками, осмотрами, витаминами. Весь положенный путь отчаянья, от медицины традиционной до шарлатанов, они прошли. Ольге казалось, прошли раз и навсегда.
И едва железное «никогда» легло в душу, как вдовий плат на плечи, в их семье установилось странное спокойствие, будто кто-то невидимый расписал роли: Вадиму – роль благородного героя, Аглае Федоровне – роль королевы-матери, а ей, Ольге – облагодетельствованной калеки. И согласно пьесе, она просто обязана была молчать и принимать каждый шаг своих спасителей с восторгом. Впрочем, спектакль обычно игрался на публику. И в самом деле, какой же спектакль без зрителей? И королева-мать выходила во двор гордая и несгибаемая, вещая о семейном, таком интимном и таком личном горе. И благородный сын вздыхал, несчастная Оленька пробегала мимо соседей, ежась под жалостливыми взглядами. И так как иных постановок в репертуаре семейного театра не предполагалась, пьеса игралась на каждого нового зрителя.
Как ни странно, такая пьеса внесла некую размеренность в суматошную жизнь. Ольга перестала бегать с тестами, как-то не дрогнув бровью, научилась ежемесячно докладывать мужу:
– Снова ничего, так, задержка.
Вечная боль затаилась, как дворовая собака под воротами, и не беспокоила, не взвывала дико при виде чужого хохочущего или рыдающего чуда, но тихо скулила о несбыточности такого просто женского предназначения.
И пьеса жизни пошла по своим законам без перерывов на антракты и буфет. Муж блистал, она зарабатывала деньги, свекровь патетически, с паузами и придыханием, вещала соседям о благородстве сына. И изо всех сил жалела «несчастную» Оленьку.
 Полгода назад отыскался какой-то далекий стройотрядовский еще друг, из неведомой Сибири и сообщил, что у них в соседнем районе, есть какая-то древняя статуя, толи скифская, толи тюркская, толи еще какая-то. И вот к этому камню едут за детьми со всех уголков. И вроде бы никому Каменная бабушка еще не отказала. Но приезжать надо непременно парой. Пройти какой-то обряд  у местного шамана.
«Какой-то, какая-то, откуда-то» – неопределенность, неизвестность, неуверенность… Вадим, а главное Аглая Федоровна, это известие приняли восторженно. Ничего страшного, что на шее у Ольги болтается православный крест, в конце концов, кто знает, возможно, там, в Сибири, местные боги куда сильнее всех остальных. А потом, это было необыкновенно драматично – рвануть за тридевять земель в тайгу, в Сибирь, в морозы, ради хлипкой надежды осчастливить невестку. И декорации обещались достойные: шаманы, бубны, каменные изваяния… О, быть может, даже и жертвоприношения. Боже мой, какая прелесть!
Ехать решили к праздникам. «Новый Год в Сибири? Что ни сделаешь, ради счастья сына?»

***

– Как тут тихо! – Первое, что вырвалось на заснеженном перроне городка, закутанного в снег, как крестьянка в пуховую шаль.
– Разве? – удивился, принимая сумки Михаил, тот самый стройотрядовский друг.
– Это вы еще до нашей Вахромеевки не добрались! – сверкнула белозубо  его супруга Марина. – Вот где тишина! Вам с Москвы-то, небось, скучно покажется.
– А детишки у вас есть, Мариночка? – еще осторожно, разминаясь, спросила свекровь…
– Я до киоска дойду. Надо взять Вадиму воды без газа, – поспешила покинуть сцену Ольга.
– Воды? – Миша вскинул брови. – Её  у нас в колодце бесплатно. Лучше шишек возьмите кедровых, будет чем в дороге заняться. Сейчас вот прямо через вокзал и у входа. Там Дед Мороз шишками торгует.
– Кто? – удивилась.
– Натуральный такой Дед Мороз. Маришка проводи! Я машину ко входу подгоню, – и уже Вадиму бросил. – Не верю, не верю, что приехал, а, Вадимище? Сколько уже со стройотряда прошло?
– Ты же знаешь, какая беда у нас, – печально вздохнул Вадим.
– Беда – это когда рук и ног нету, а у тебя вроде все на месте, артист.
Услышала Ольга рокочущий басок и улыбнулась. Маринка подхватила москвичку под локоток и потянула в сторону суетливо шумящего вокзала
– Выбирайте, выбирайте красавицы! – Дедок частил, посмеиваясь и подмигивая.
Он и в самом деле походил на Деда Мороза. Нет, не на сказочного, а Деда Мороза, вынужденного долго и, видимо, трудно жить в сибирской деревне и лишь по праздникам позволять себе вот такие рандеву в общество. Огромные валенки, тулуп, и шапка ушанка, сверху которой для привлечения клиентуры дед напялил рождественский колпак. Зато борода у деда самая, что ни на есть, настоящая – белоснежная, широкая, щедро подернутая инеем.
– Шишечки у меня волшебные, загадаешь, что хочешь – и все сбудется, – пел он радостно и круглое лицо его лучилось счастьем и покоем, а чем еще должно светиться лицо Деда Мороза?
– А если я «Мерседес» попрошу? – Маринка опустилась перед необъемным дедовым мешком и вытащила розовато-коричневую шишку.
– И «мерседес», а как же, такие-то красотки должны непременно на «Мерседесе». И чтоб вилла, и яхта. И мужик богатый.
– А ребенок? – Сама не ожидая от себя, выдохнула Ольга. И тут же испугалась, что разговорчивый старик сейчас скажет что-то пошлое, неуместное, насмешливое или вдруг кинется жалеть.
Дед на секунду примолк и сунул руку за пазуху:
– Ребенок? Это, девуля, сложнее, тут не шишка, тут вот,  ангел, нужен. На-ко Ангела тебе.
И бережно протянул ей тряпичную куклу с двумя крыльями из цветной бумаги.
– Какой странный, – Ольга подняла ладонь и пальцем тронула крылья. – Ангел в клеточку.
Видимо куклу сшили из подручного материала, а под рукой был один материал – синяя в желтую клетку фланель. Лицо Ангела печальное и кроткое, нарисовали, не мудрствуя, фломастером и один глаз уже «поплыл», отчего казалось, что Ангел живой и плачет.
– Внуча моя сделала, – серьезно сказал дед. – Велела подарить, кому особо нужно. Вишь, говорит: у него желание сбудется и у меня сбудется.
– А у неё какое? – поинтересовалась Маринка.
– Да не говорит, но думаю, что мамку найти. Одна она растет, отец-то в разъездах все, я вот чем могу… – Ткнул он пальцем на мешок. – А что бабе без дитя, что дитю без мамки… Ай, – махнул он рукой.
– А мне муж не разрешил из детдома взять, своего нам надо, – тихо пожаловалась Ольга, как легко было жаловаться незнакомому человеку, у которого за пазухой минуту назад жил Ангел с разноцветными крыльями.
– Зря! Дите оно свое пока в мамке сидит, а потом, все одинаковы. Все плачут, любви просят… А дашь любви – свои становятся.
– Ну это если маленькими брать, – возразила Маринка.
– Да нет, я так думаю, что человек без матери – вечно дитя недолюбленное. Я вот сына нашел, ему уж двадцать было, косая сажень в плечах, бас, как у того паровоза. А роднее не бывает. Плохо, что внучка без мамки, родами мать умерла.
– Я, может, помочь могу? – Ольга машинально потянулась за кошельком.
Но Дед Мороз отмахнулся:
– Денег у нас хватает, Митяй зарабатывает хорошо. А так... Вот послушали старика, а там, кто знает. Ангел-то при вас.
– За шишки-то мы что должны? – Маринка уже приплясывала на морозе.
– По десяточке штучка. Считай, полторы сотни, не дорого?
– Это за «Мерседес» и яхту? Дар – не купля! – резюмировала Маринка.

***

Чертов дед наворожил метель. Дворники рисовали полукружья на лобовом стекле, скрипели, скрежетали, не справляясь с полчищем снега. Движок утробно рычал, колеса пробивались сквозь бесконечные заносы, пока безнадежно не засели в очередном укрепрайоне вьюги. Димыч морщился, ворчал, матерился. Вот же, два часа назад трасса, как солдатский плац, чистая. Откуда, что взялось? Не задержись он с этой «жигой», уже бы дома водку пил, и что теперь? Ждать утра, все равно дорожники … это 1 января дорожники? Да они еще в стельку и уматинушку будут. А делать-то что?
Димыч остановил бесполезно  рычащее чудовище и извлек лопату.
– Отдохни, бедолага, – хлопнул по кабине, еще отливающей благородным матовым блеском новизны.
 Ничего, вон по борту – Вахромеевка. Если что,  рванет трактор искать. Хотя, какой трактор в новогоднюю ночь. Вот уж чудом будет, если он тут встретит непьющего, а главное, холостого тракториста, чтоб запросто от стола оторвать.
Димыч с хрустом вогнал в свежий снег лезвие лопаты. За десять лет мотаний по дорогам впервые, однако, чтобы большегруз так накрепко сел за два часа, не на проселочной дороге, а вполне себе асфальтированной трассе. И сказать, что метель была уж совсем бешеной, да нет… Обычная метелица, даже скорее поземка, но уж больно чудная. Как белая змея бесконечная и мощная, снег обхватывал колеса новыми кольцами, тек и тек, укладывался плотно, свивался, окружал машину, точно с высоты новогоднего неба выбрал одну единственную цель – ярко-синий грузовой «Мерс». Ни деревья у обочины, ни дорожные знаки, ни бетонные плиты ограждения не привлекали его.
– Эх, дедуля! Придется в Вахромеевку топать, – помянул Димыч случайного своего знакомца, жадно закурил и удивился: снег, ползущий по дороге, остановился, точно задумался. Димыч радостно ухватился за лопату. Но кто-то вновь открыл невидимые шлюзы, и снежная река также ровно и мерно потекла под колеса грузовика.
– Да и Бог с тобой! – забросил Димыч бесполезный инструмент в ящик под кабиной и решительно затопал к манящим огням, горсточкой рассыпанным возле горбатых гор.
Снег затих, впрочем, совсем ненадолго и поднявшись в воздух, крепенько подтолкнул водителя в спину… И более не оставлял его в покое, все подгоняя и подгоняя.

***

– Лялька! Лялька! Ай, что принес-то тебе, – загрохотал с порога дед.
– Деда-а-а-а! – взвизгнула радостно востроносенькая и круглолицая девчонка, и кинулась к старику, по крепеньким плечам запрыгали две тугие косицы. – А я жду, жду, ни тебя, ни папки. Уже скоро Новый год придет! Пойдем, пойдем, я сама стол накрыла.
Вихрь, свистопляска, топот коротеньких ножек, косицы, мечущие по спине, и над всем этим две  синих звезды… Лялька.
– Обожди, – строго удержал дед, – снег хоть смету.
Лялька тут же кинулась за веником и нетерпеливо принялась сметать снег с дедовых валенок
– Да стой ты! Я в сенках отряхну, – попятился дед. – Чего грязь-то у порога разводить.
– Не уходи! – вцепилась в ладонь. – Я после быстренько подотру. Насиделась я одна, во как! – и рука с веником взметнулась к горлу.
Дед терпеливо застыл, шустрый веник вновь замелькал, прочерчивая на белом черные полоски, полоски ширились и сливались в одно черное.
А девчушка трещала без умолка:
– Винегрет покромсала, ножики надо наточить, я папкиным охотничьим резала, вот, – не отрываясь от дела, продемонстрировала она палец замотанный носовым платком. – Колбасу порезала, сыр тоже, курицу баба Тая принесла, сготовила, как ты любишь, сказала, а то будете химию есть, а  ребенку это вредно,  – уже тащила тряпку и шустро стирала лужицы от снега у порожка. – Печку дядя Паша натопил, я сбегала – попросила, только трубу прикрыть. Курям дала, а поросятам ты сам неси, свинья злая. Я маленько поросенка ловила и гладила, а она обиделась…
– А что ж не спросишь, кому я твоего ангелочка-то отдал? – дед подмигнул внучке и тайком глянул на часы. Да пора бы уже Митьке появиться. Обещал, что к шести  точно будет.
Лялька пожала плечиками:
– Он мне сказал, что сам знает к кому уйти. Этот Ангел самый умный вышел, этих бы вот куда пристроить? Не хотят уходить.
Лялька кивнула на окно, где в ряд выстроилось еще десять фигурок из пестрой материи и бумаги.
– А и пусть у нас живут, ишь у всех по одному ангелу, а у нас чуть не дюжина на троих, – дед опустился на диван и вытянул уставшие ноги до сладкого стона.
– Чай тащить?
– А тащи, почаюем, я вон и конфет приволок, чуть-чуть не тонну.
– Тонну только папкин грузовик увезет.
– Тоже верно, – согласился дед, – а ангелочка твоего я …
– Не надо! – закричала из кухни уже вихрь-Лялька. – Все само узнается.
– Это как?
– Так, он мне так сказал.
Лялька вручила деду горячую чашку и тут же сунула руку в пакет с конфетами и зажмурила глаза.
– Если с черной начинкой, то все сбудется.
Дед усмехнулся в бороду:
– Ну тогда сбудется. Там других-то нету. Уж, помню, какие любишь. Где твоего батяню черти носят, а? – вздохнул старик.
– Не черти, а ангел. Так надо, – серьезно ответила Лялька.
– Выдумщица ты, – старик вернул внучке опустевшую чашку. – Пойду со скотом управлюсь. А ты глянь там, купил тебе лоскутков, каждого по полметра, всяких набрал. А то все отцовские рубахи уже покромсала.
– Не все, а только одну, его любимую, так надо было.
И заохала радостно: ворох лоскутов блестящих, ярких, цветастых, в клеточку, в горошек щедро устелил диван.
– Я теперь всем ангелов нашью! Вот, – Лялька держала в руке кусок ткани: в крупных цветах. – Из этого для бабы Таи, чтоб у неё сын вернулся! Она прошлый раз плакала, что не едет. А из этого для Мишки, чтоб ему велосипед купили…
Дед только вздохнул:
– Сама ты, ангел божий.
И вышел во двор, ворча под нос на сына, на визжащую свинью, на погоду…а из окна пристально смотрели на него десять ангелов, внимательно и чуточку улыбаясь, крылья их разноцветные, как у бабочек, трепетали и снежинки льнули к окну, будто стремились попасть под дуновение ангельских крыл.

***

Димыч не топал, он почти бежал, словно и усталости за долгий рейс не осталось, а в спину упорно все подталкивали чьи-то руки. Синие сумерки гасли торопливо, стирались, истекали алым, оранжевым, бледно-желтым, лиловым, за горизонт. И черный плюш неба уже густо утыкали золотыми булавками. И если принюхаться, то в воздухе еле уловимо витал запах хвои, мороза, мандаринов и чего-то радостного, непременно пророчащего удачу и счастье.
Впрочем, Димычу было не до запахов и настроений, упорно и методично мерил он долгими ногами проселочную дорогу.
Нить из серого клубка мыслей тянулась, в общем-то простая, о сорвавшемся празднике, что трактор он точно не найдет и зачем ему топать в Вахромеевку. Чудес не…
Вот на этом «не» поток серых мыслей вдруг развернулся и рванул в противоположную сторону. От деревни по дороге, сквозь ветер, навстречу Димычу почти бежала стремительная женская фигурка. Он остановился, вглядываясь и не веря. И женщина остановилась, невысокая, хрупкая, в чем-то длинном и летящем… Сердце неожиданно ухнуло горячо и забилось, Димыч даже не понял сразу отчего, женщин он не видал что ли? Но эта, неуловимо или очень знакомая, до боли, до знобящей стылой тоски, до крика знакомая… И он почти побежал ей навстречу, боясь только одного, что она сейчас исчезнет и опять не понимал своих чувств, но сердце, глупое сердце, вдруг стало огромным, как воздушный шар и этот шар неудержимо тянул его вперед. Она не исчезла, но шагнула в сторону, давая пройти. А он упорно силился разглядеть её  лицо. Женщина отскочила с обочины в сугроб и вскинула руки.
– Пожалуйста, пожалуйста… – начала.
– Лялька?! – ахнул он и повторил уже уверенно. – Лялька!
– Дима-а-а-а, – отозвалась Ольга  и опустилась в снег.
Но его руки тот час же выдернули её, притянули, она носом ткнулась в куртку, втянула странный, такой незнакомый еще запах солярки, холода, хвои, мужского тела.
– Лялька, Лялька, – Димыч осторожно провел по выбившимся из под шапочки волосам, по спине. – Вот как? Как? Лялька-а-а-а.
И вдруг добавил торжествующее:
– Ай, да дед!
– Какой дед? – отстранилась она.
– Мороз, – улыбнулся он блаженно.
Ольга шагнула назад и, аккуратно выговаривая  каждое слово, спросила:
– Дима-а-а-а, а у тебя все в порядке?
– Лялька! – вдруг выкрикнул он и ухнул куда-то вниз, руки его резко легли на её коленки. – Ты же в капрошках.
– В лайкре, – машинально поправила она.
– Да какая разница! Они ж не греют! У меня машина на трассе, идем – решительно ухватил за руку.
И Ольга зацокала каблучками, еще не понимая что делает, зачем, куда идет.
– И сапоги, небось на рыбьем меху? – бросил он через плечо.
– Ну почему же! – стараясь не отстать, откликнулась она. – Они итальянские, натуральная кожа и овчина.
– Ага, Италия в Сибири в самый раз. Стой! Держи!
На руки Ольге полетела куртка, а через минуту и свитер.
– Свитер на ноги одень, одень-одень, ну ноги в рукава, тут километра два еще  топать.
Ольга послушно взяла свитер.
– Не снимай сапог, так натягивай, там рукава растянуты.
Запрыгала неловко на одной ноге.
– К знаку иди, прижмись к спиной. И ногу сюда.
Присел на корточки,  ловко подхватил её ножку.
– Вторую, – и неожиданно прижался щекой к коленке.
Она замерла, боясь пошевелиться. Но Димыч тут же поднялся, натягивая свитер.
– Ну, вот, – щелкнул он застежкой, расстегивая пояс платья, сейчас подвяжу, и будешь, как в теплице. Мне его соседка вязала, шерстяной, сам из него не вылажу.
– Ты не изменился, Дим,  – вздохнула она тихо.
Он вздрогнул от этого шепота, как от удара.
– Ну не мог я тогда откосить! – отрубил резко. – Не мог и не хотел!
– Дима! Я же не об этом.
– А я об этом, пошли к машине.
– Я замужем, Дим.
– И что, замерзать на дороге будешь? Или назад пойдем, – мотнул он подбородком в сторону Вахромеевки.
– Не хочу! – ответила Ольга и заплакала.
– Не реви, Лялька, – Димыч вытер щеки горячей ладонью. – Мороз, махом лицо заветреет.  Давай, в машине поревем?
– Давай, – всхлипнула Ольга.

***

– Какой нелепый спор, – Аглая Федоровна смерила сына особенным взглядом, обычно достаточным, чтоб Вадим целиком и полностью встал на сторону матери. – Мариночка, я не солгала ни единым словом. И вынуждена извиниться за невестку. Портить людям праздник из-за куклы?
– Это не кукла, это ангел, – Маришка постучала пальцем по бокалу.
Аглая  поморщилась.
Мишка набросил на плечи куртку:
– Долго твоя жинка остывает, – гляну пойду.
Вадим удержал.
– Не надо, Оле необходимо успокоиться, мама всего лишь обозначила проблему, кстати, совершенно верно. Реакция Ольги…
Он запнулся на полуслове и воздел руки к небу:
– Нет, ну вот из-за чего? Упреки, оскорбления. Я это заслужил?
– Ничем!– поспешила вставить мать, прежде чем до Мишки дошел смысл вопроса. – Мы выносили её столько лет. Мы ни разу не упрекнули её в бесплодии. Мы искали врачей, мы, в конце концов, оплачивали все дорогостоящие лечения.
– Оплачивала Ольга, – поправил сын, – по крайней мере, в последние три года. Но это не дает ей повода вот так поступать! Да она обычно никогда, она понимала, что мы добра хотим. Она терпела.
Вадим взволновано заходил по комнате, изредка бросая взгляд на зеркало.
– Ключевое слово здесь «терпела», – фыркнула Маринка. – Пойду пока курицу принесу.
Мишка молча вышел следом за женой.
– Идиоты! – Маринка грохотнула  противнем об стол. – Идиоты, Миша, твои друзья – идиоты. Я бы с ними полчаса не вынесла. Они, что, не понимают… Ей и так хреново! Да если б у нас детей не было, я б сама в петлю уже залезла. Еще эти, эти благородные. «Ах, Оленьке не о чем переживать, ах, мы её не упрекаем». Да свекровь за полчаса мне все подноготную выдала, вплоть до диагноза, и как сынок мучается. И при Ольге, понимаешь. Я и так, и эдак, чтоб заткнулась, дура старая, а она долдонит и долдонит, долдонит и долдонит, ах Вадим так мучается, ах, а ведь Вадим творческая личность, ах Вадим, Вадим…
– Ему тоже без детей не сахар. Дай, сам разделаю, обожжешься.
– Сначала блюдо достань, повесил шкафчики. Жираф, а я прыгай.
– Синее или с цветочками? – Мишка распахнул дверцы.
– Любое! А ангел ей чем помешал? Китч, какой китч… Сама она – китч.
– Ну тоже, из-за куклы так психовать.
– Миша, – Маринка уселась на табурет и шустро застучала ножом по разделочной доске, зеленые колечки лука, как новогодний салют, разлетались по кухне, – во-первых, не кукла, а ангел, во-вторых, она на него ребенка загадала, в-третьих, помнишь мама твоя год лежала? И мы за ней ходили? А теперь представь, что мы ходили бы и каждую минуту бы долбили маме, что мы – благородные и терпим её, а она… Короче, так нельзя. В-четвертых, мельче куру режь, ночь длинная.
– От того, что я её на терке постругаю, ее больше не станет. А куда она ангела выкинула?
– В ведро, да я достала. Все? Дай, сама уложу. А ты иди, успокой что ли… Но без пристрастия. И полушалку возьми, она вроде без шапки выскочила! И вот что, ты скажи, что у нас до Данилки пять лет ребятишек не было. Ничего, выжили! Скажи, что свозим к каменной бабушке и все наладится.
Маринка запнулась и глянула на мужа чуть исподлобья.
– Ну? – поторопил он.
– Миш, – жалобно пропела Маринка. – Я бы от такого, как этот Вадим, тоже бы родить не смогла. Какой-то он ненастоящий.
Мишка покачал головой.
– Это их дело. А! Ты ангела дай!
Маришка повернулась к окну, но ангела там уже не было.
– Испарился что ли?
– Улетел, ладно потом найдете.

***

Две Ольги смотрели на Димку, смущенно и виновато, одна, совсем юная, в форменном платьице, и другая взрослая и усталая, с зареванными глазами, и резко обозначившимися морщинками у губ. Две Ольги и между ними целая жизнь.  
– Да ничего, Лялька, выжил же,  Алексеич меня тогда на вокзале подобрал, сижу я такой солдатик, в одной шинельке, а дубак страшенный, я в этих кирзачах, холодно и куда идти не знаю…Хорошо, Алексеич там рядом торговал, позвал, а потом само собой все завертелось. Вот, – Димыч хлопнул руками по рулю, – заработал, дом есть, поставил, у деда моего избушка была на курьих ножках.
Она поежилась, словно декабрьский холод пробрался в жаркую кабину, и поджала коленки к подбородку.
– А в Чулковск так и не ездил?
– А что мне там без тебя? Мамы уже не было. Друг был из Сибири, армейский, думал к нему. Смеяться будешь, станции перепутал. Тебе не холодно там?
Димка обернулся на лежак.
– Нет.
– Если что, там, в ногах, еще покрывало есть. Сейчас до дома доберемся.
– Меня искать будут,
– Я позвоню, телефон дашь.
– Почему ты?
– Что б хода назад не было, – рассмеялся Димыч, – Ты ж сказала, не хочу к мужу. Уж разом, и мне проще. Поспи, до Малютина еще часа полтора ходу.
Ольга приподнялась на локте:
– Сказала, просто терпение кончилось. А к тебе можно?
– Здрассте, а мы куда едем?
– Нет, к тебе сесть рядом, не буду мешать?
– Прыгай, если не спится. Погодь, тормозну, а то ударишься еще.
– Лучше ты ко мне прыгай, – как-то хрипло вырвалось.
– В смысле? – Димыч опешил.
Все время, пока вел её к машине, пока рулил, и пока пытался поверить, что вот она его Лялька, его живая, упрямая Лялька снова рядом. Все время чувствовал ее, всем телом и каждой клеткой. Но вот так легко? Кто она и кто он, тогда, да, тогда, в Чулковске, когда стояли вровень, глаза в глаза, тогда все могло быть. А теперь… что ей, москвичке, сибирский мужик?
– Без смысла, просто, – она сбилась и замолчала, ожидая, что сейчас он  рассмеется, спохватилась мол, а где ты десять лет назад была? Москву покоряла? И как, покорила? И каково оно, счастье московское? Ему ведь было в чем её упрекнуть. Такие, как Димка, предательств не прощают. Но он не спросил.
Притянул к себе, жадно нашел податливые губы, еще солоноватые от слез.
– Лялька-а-а-а, – только и сказал.
В полумраке кабины, свивались в кольцо два тела, две судьбы, две души. Плавилась холодная ночь, ласкали руки, шептали губы что-то невнятное и неважное, принимал жесткий лежак драгоценную двойную ношу, и молчал все понимающий тягач, а снег все лип к лобовому стеклу… И уже неважно, что там было до и что будет после. Только эти минуты, только эти губы, и только эти глаза. Без мыслей, без слов, без оправданий…
И после еще лежали молча. Боясь хоть словом, хоть звуком нарушить блаженную тишь.
– Ты о чем думаешь? – смешной женский вопрос, если бы каждая из нас, задавая его, желала получить правдивый ответ, его бы не задавали. Вопрос, предполагающий один ответ: «О тебе».
Но Димка усмехнулся:
– Что Дед Мороз существует.
И по тому, как накалилась блаженная, секунду назад, тишина, понял: нужны объяснения.
– Я дедка в костюме Деда Мороза сегодня спасал, ГРМ полетел, менял, он про желание спросил, что хочу. Я и брякнул, что хочу хотя бы одну ночь провести с девушкой, которая от меня сбежала в восемнадцать лет. Думал, самое несбыточное…
– А твой Дед Мороз шишками не торговал?
– Шишками мой Алексеич торгует. Да ты спроси, кто у нас ими не торгует. У нас ведь, Лялька, край кедровый. Вот осенью свожу тебя в бор в Большом Березовом. Кедры до неба, стволы гладкие, лапищи…
Он раскинул руки, показывая размер лап. И…
– Черт, одну ночь! Лялька, я попросил у него одну ночь! Тупица, жизнь, жизнь с тобой надо было просить.
– Пустая это жизнь была бы,  потому что я – пустая. Нет у меня детей, и не будет, – Ольга вздохнула. –  Я тоже сегодня Деда Мороза встретила, смешного такого, шишками торговал у вокзала. Знаешь, я ребенка попросила. А он мне ангела подарил, велел беречь. А я вот не уберегла. Ангела в клетчатой рубашке.
– В клетчатой? У вокзала?  Погоди! – Димыч, как был нагишом, перебрался вперед и что-то зашарил в бардачке. – Такой?
И вложил в руку Ольге смешного ангела с разноцветными крыльями.
– Это мой? – удивилась она.
– Это мой! Дочка делает. Вот рубаху мою изрезала, удобная такая рубашка. И вся на двух ангелов ушла.
– Дочка... – эхом отозвалась Ольга, – а жена в родах умерла.
– Да она и не была женой. Так. Случилось. На трассе подобрал, с месяц с ней куролесили, ну а потом уже перед родами нашла. И не умерла, жива живехонька, только зачем ей ребенок. Это уже Алексеич придумал легенду, хотя Лялька все равно в неё не верит и ждет.
– Лялька?
– Я дочку Ольгой назвал, ну чтобы, как тебя, Лялькой звать.
– Меня давно так уже не зовут.
– Теперь будут. Домой-то едем?
– Едем, – шепнула Ольга. – Домой.

***

Лялька в который раз поправила скатерть. Пересчитала тарелки и стаканы, подумала, принесла свечки.
– Деда, а торт может сразу поставить?
– Ставь, – махнул он рукой.
– А ты иди, свои бутылки из снега доставай, и мой сок, – скомандовала внучка.
– Нагреются... – Но все же на улицу вышел. И тут же  заковылял назад, на горе ясно и четко мигнули огоньки едущей фуры.
– Ну, слава тебе, Господи, нашлась потеря, – проворчал старик и стукнул в окно.
– Иди встречай, едет батя, – крикнул выскочившей внучке.
Лялька кинулась к воротам, потянула тяжелый засов.
– Иди, иди, сам открою.
Двустворчатые тесовые ворота распахнулись, пропуская огромную машину.
– Папка! – взвизгнула Лялька и заплясала нетерпеливо.
Димка спрыгнул во двор.
–  Чего так долго? – проворчал старик.
– Гостью принимайте, – Димыч протянул руки, бережно принимая Ольгу. – Знакомьтесь, что ли…
– Мама! Мама! – вдруг отчаянно-радостно, ликующе закричала Лялька. – Я знала! Знала!
Ольга едва успела подхватить тугое теплое тельце на руки.
– Доча, доча, – затеребил Димыч ребенка. – Ты, как бы, доча… это не мама… Ну то есть..
– Неправда! Неправда! Я же видела, видела.
– Что ты видела, маленькая, – Димка осторожно принял Ляльку.
– Фотка в машине у тебя, я же знала, что это мама, знала, всегда, она просто уезжала и вернулась, да? Ты же вернулась?
– Вернулась…– согласилась Ольга, – я вернулась.
Алексеич осторожно прикрыл ворота и издали перекрестил всех троих.
А в окно все смотрели нарисованными глазами тихие ангелы… Смотрели и улыбались.

Н. Михайлова